» обновление форума

Человеческий ум способен создавать мысленные образы вещей, налично не существующих. Способность эту естественно называют (или называли раньше) воображением. Но в последнее время - в специальном, а не в обыденном словоупотреблении - под воображением часто понимали нечто большее, чем просто, производство образов, последнее приписывается фантазии, фантазированию (Fancy, что есть сокращенная и уничижительная форма более старого слова Fantasy). Тем самым делается попытка (я бы сказал, что ложная) толковать воображение ограничительно - как "способность придавать идеальным образованиям ту внутреннюю связность, которая присуща реальности".
Способность ума создавать образы есть нечто целостное, единое, и это единое должно по праву называться "воображением". Восприятие образа, способности схватить его импликации и контролировать его, необходимые для успешного выражения, могут различаться по четкости и силе, но это различие количественное, а не качественное. А вот способность найти такое выражение, которое наделяло бы образ (или казалось наделяющим) "внутренней связностью реальности, есть нечто другое, и она должна носить другое название: "искусство", связующее звено между воображением и конечным результатом, соучастие в творении (sub-creation), под-создание. Я дошел до того места, когда мне требуется слово, которое охватило бы творящее искусство само по себе, и то качество необычайности, изумительности выраженного Образа, которое является неотъемлемой сутью всякой волшебной сказки. Следовательно, мне придется присвоить себе способности Шалтая-Болтая и воспользоваться фантазией для своих целей: т.е. к прежнему, более высокому смыслу этого слова - тому, в котором оно есть синоним "воображения" - присоединить вторичный оттенок "ирреальности" (т.е. несхожести с Первичным миром), непорабощенности наблюдаемыми "фактами", словом - фантастичности.
Фантастическое, конечно, обладает с самого начала одним преимуществом: изумляющей необычайностью. Однако это преимущество обычно оборачивается против фантазии, создавая ей дурную славу. Люди не любят, чтобы что-то их "изумляло". Поэтому они, глупо и даже не без злонамеренности, смешивает фантазию со сновидением, а ведь в последнем нет Искусства, и с психическими расстройствами, при которых теряется всякий сознательный контроль: с бредом и галлюцинациями, Ошибка ли это, злой ли умысел, вызванный некоторым беспокойством и, как следствие, неприязнью, - это - не единственная причина подобного смешения. Фантазии присуща еще одна невыгодная особенность - ее трудно осуществить. И я думаю, что Фантазия - это под-создание, соучастие в творении, скорее в большей, чем в меньшей степени.
Фантазия слишком часто остается неразвитой. Она использовалась и используется легкомысленно или только полусерьезно, или только для декора; она остается лишь на уровне "фантазирования". Всякий получивший по наследству механизм фантазии, связанный с человеческим языком, может сказать: "зеленое солнце". Многие смогут потом это представить и изобразить. Однако это еще не все - хотя уже это может оказаться более впечатляющим, чем те многочисленные "жизне- и бытоописания" которым присуждают литературные премии.
В искусстве лучшим средством воплощения фантазии служит слово, собственно литература. А в живописи, например, видимое глазу представление фантастического образа оказывается технически слишком проста, вследствие чего рука склонна обгонять сознание и даже возобладать над ним. В результате мы часто получаем глупость или патологию. Поистине несчастье, что Драму, - вид искусства, фундаментально отличающийся от литературы, принято рассматривать либо как нечто единое с литературой, либо как отдельную ветвь литературы. Одним из опосредованных следствий этого является пренебрежение уже в литературе к фантастическому элементу.
В чем здесь дело? У критиков имеется естественное стремление расхваливать те формы литературы или "вымысла", которые они сами предпочитают, врожденно и благоприобретенно. В стране, которая создала столь великую Драму вообще, которой принадлежат произведения Уильяма Шекспира, - критика сама тяготеет к излишнему драматизму. Однако Драма естественно враждебна Фантазии. Фантазия, даже простейшего рода, вряд ли может с успехом быть воплощена в форме Драмы, когда последняя получает должное, т.е. зрительное и звуковое воплощение. Но фантастические реалии не должны служить предметом подделки. У людей, переодетых в говорящих животных, может получиться буффонада или пародия, но не Фантазия. Хорошей иллюстрацией этому может служить крах такого незаконно- рожденного жанра, как пантомима. Чем она ближе к настоящей инсценировке волшебной сказки, тем она хуже. Ее можно терпеть разве лишь тогда, когда сюжету и его фантастическим элементам отводиться роль простых подпорок фарса, и ни в какой части спектакля ни от кого не требуется хоть малейшая "вера" в происходящее. Все это. конечно, отчасти связано с тем, что постановщики спектаклей должны (или пытаются) использовать механические устройства для представления чего-либо Фантастического или Магического. Однажды я видел так называемую "пантомиму для детей", точно следующую сюжету "Кота в сапогах", в котором было даже и превращение великана в мышь. Будь все это удачно сработано, это либо напугало бы зрителей, либо оказалось бы всего лишь высококлассным фокусом. Поскольку же на самом деле не было ничего, кроме остроумных световых эффектов, постольку результатом был не временный отказ от недоверия, а такие операции над ним, как повешение, утопление или четвертование. При чтении "Макбета" я находил, что ведьмы - вполне терпимы: они несут определенную повествовательную функцию, и им присуща некоторая мрачная значительность, хотя они вульгарны и являют собой довольно жалкий образец своей породы. Однако в постановке они почти невыносимы. Они были бы невыносимы совершенно, если бы не слабое воспоминание, сохранившееся от предшествовавшего прочтения. Мне говорили, что я воспринимал бы все это иначе. если бы держал в сознании ту эпоху, когда на ведьм охотились и их судили. Но это все равно, что сказать: если бы я считал ведьм возможными,; другими словами, когда они перестают принадлежать "Фантазии". Этот довод означает полную сдачу позиций. Полный распад или деградация - вот судьба Фантазии, когда ею начинает пользоваться драматург, даже такой как Шекспир. "Макбет" по сути - это произведение драматурга, которому (по крайней мере, в данном случае) следовало бы написать рассказ, если уж у него были умение и терпение, потребные для написания драмы.
Существует, на мой взгляд, еще одна причина, более серьезная, чем беспомощность сценических трюков. Драма, по самой своей природе, уже есть попытка произвести своего рода подделку(или, по меньшей мере, подмену) магического: в зримом и слышимом виде воплотить людей, воображенных в некотором повествовании. Это, само по себе, уже есть попытка подделки волшебной палочки. Ввести, пусть удачно в отношении механических приспособлений, в этот квазимагический вторичный мир дополнительные фантастические или магические элементы, - значит, претендовать на создание некоего внутреннего "третичного" мира. Но это уже чересчур. Может быть, это и не невозможно; но я никогда такого не видел. По крайней мере, в этом случае мы имели бы дело не с обычным видом Драмы, ибо в драме движущиеся и разговаривающие люди воспринимаются как само собой разумеющееся орудие Искусства и Иллюзии.